Уймонская степь. Здесь красавица Катунь величаво несёт свои воды. Берега её щедро поросли ельником и пихтачом, здесь же нашли себе место и берёзки, и красный тальник. А на полянках-еланях краснеют ягодки земляники, выглядывают из травы подберёзовики и рыжики, воздух наполнен запахом богородской травы (чабреца), полынки и ила.
Что же означает слово «Уймон» или «Оймон»? Единого мнения на этот счёт до сих пор нет. Одни переводят название долины как «шея коровы», другие предлагают более простой перевод — «коровья кишка». Алтайские сказители и мудрецы переводят слово «Оймон» как «десять моих мудростей». В этом названии слышатся отзвуки неведомых знаний, за которыми ходили на Беловодье.
Закрытая со всех сторон заповедная долина столетиями влекла к себе свободолюбивых и предприимчивых крестьян. Вместе с семьями они прятались от властей в расщелинах гор. Их называли «вольными каменщиками». Говорили так: «Если есть баба, квашня и топор – уже деревня».
Затерянная среди гор Уймонская долина приняла и укрыла беглецов. Дикая природа была так богата и щедра к новым людям, что они долго считали перешедшее к ним от алтайских племён, кыпчаков и тодошей, слово «уймон» однокоренным со словом «уйма» - в том смысле, что всего в благодатной долине для них было вдоволь и в достатке.
Спасаясь от гонений за веру, люди пришли в эти места не сразу. Сначала искали спасенье на рек Керженец в Нижегородской губернии. Не нашли. Решили и оттуда уйти, но название «кержаки» пристало. На «кержаков» староверы не обижаются, но и не зовут себя так, а потихоньку заметят: «стариковские мы». Называют себя ещё «добрыми», а тех, кто не входит в их общину, - «мирскими».
Часто именуют их ещё и «чашечниками». Крепко держится у староверов обычай «почитание чашки». Посуда делится на «добрую» и «мирскую». Человека, даже «с ветра», обязательно покормят и попоят, но только из «мирской» посуды.
Преследование староверов властями продолжалось вплоть до 1792 года. Терпели они вместе с инородцами немало лишений. Жили по Божеской заповеди: «терпен – спасен». Но, видно, всякому терпению тоже край приходит. Случился недород, засуха несколько лет подряд выжигала поля. Голод. Вот тогда «стариковские» и обратились к матушке-императрице Екатерине II с нижайшей просьбой перевести их в разряд «ясашных», как инородцев. Матушка Екатерина II сделала это с радостью. С одной стороны, ненасильственная колонизация, да и «ясак» не лишний в государстве. Кроме того, Уймонские парни несли важную государственную службу. Несмотря на то, что Горный Алтай уже с 1756 года был в составе России, цинские феодалы из Китая не стесняясь грабили приграничные волости, превращая местное население в «двоеданцев».
И Уймонские парни защищали границы от набегов маньчжурской династии. Делали они, видно, своё дело хорошо, потому что вплоть до Первой мировой войны цари-государи не брали их ни в рекрутчину, ни в солдатчину.
Староверы осели в Уймонской долине крепко, на века. Географическая, этническая и религиозная замкнутость жителей Уймонской долины позволила сохранить богатую самобытную материальную и духовную культуру. В наследство эти люди оставили нам свои пословицы, поговорки, заговоры, песни, сказки, игры. В повседневной жизни староверов заложены основы народной педагогики, которые могут служить примером для будущих поколений.
«Что город – то товар, что деревня – то поверье, что изба – то обычай», - приговаривают в долине. Есть чему поучиться, перенять и нам у стариков.
Со времён Владимира Красно Солнышко на Руси Великой жила легенда о Беловодье. Это земля обетованная, земной рай. На Алтае очень много названий со словом «белый». «Белая земля», или по-старинному – это чистая, свободная, вольная; там нет начальства, нет места ни унижению, ни оскорблению человека. «Там каралички (баранки) на деревьях растут, реки молочные, а берега у рек кисельные».
Г.Д. Гребенщиков в книге «Алтайская Русь» так писал о Беловодье: «Обилие голубых и говорливых рек, высоких причудливых гор, покрытых ковром из всевозможных цветов, всё это делало этот край земным раем. Как было первым славянам, попавшим на Белые воды, не вообразить себя спасителями истинной веры, нашедшими утраченное благочестие. С непоколебимым убеждением они верили, что святое Беловодье и есть тот потерянный и возвращённый рай, к которому издавна гонимые русские люди шли через пытки и кровь, через испытания и преступления».
Много людей уходило искать Беловодье, среди них были и староверы-уймонцы: Атамановы, Бочкарёвы, Огнёвы. Уходили искать Беловодье и в Китай, к озеру Лобнор.
Старожил Уймонской долины Фёкла Семёновна Атаманова (1907 года рождения) так рассказывала о Беловодье в 1982 году: «Надо искать Беловодье, потому что там горячие целебные воды. Да не даётся оно всем, Беловодье. Недостойный, неправедный душой не попадёт туда. Беловодье-то, сказывают, между Бухтармой и Китаем. Широко место то. Зиновья Харитоновна Соколова, в деревне все её Соколихой звали, с сыновьями искала Беловодье, ушли из деревни. Сказывают люди, будто бы она письмо присылала, да адрес свой не указала. Старики говорили: «Есть оно, Беловодье-то, есть. Добраться туда нелегко, подойдут люди близко-близко, на другом берегу петухи кричат, коровы мычат, а туман-то, туман, синё аж! Застелет всё. Кто не грешный, тот и проходил поди».
Власти знали, что уймонцы укрывали беглых, те жили на заимках, в избушках. Сердились на уймонцев, хотели расселить Уймон, но то ли руки не дошли, то ли передумали – Уймон не расселили, а вот стражники уводили искателей Беловодья и садили их за замки железные, за двери дубовые. Пройдёт немного времени — а они опять в Уймоне.
До сих пор в Уймонской долине многие верят, что есть где-то заветное место, куда попадали в разные годы праведники с Уймона и Бухтармы (Восточный Казахстан). А тот, кто неправедный душой, - или погибал, или возвращался назад.
Может, потому люди и оставались в Уймонской долине, что видели: вот оно, Беловодье. Дикая природа, речки, ручьи, родники, заросли черёмухи, акации, рябины, тополя, берёзы, тут же и петухи поют, и коровы мычат, и люди, которые во многом сохранили «древнее благочестие».
Старики и сейчас называют эти места «последний угол», осколок Древней Руси. Даже имена здесь удивительные, не так часто можно встретить такие где-нибудь в другом месте: Елизавета Протерьевна, Феноген Амосович, Васса Ананьевна, Матрёна Серапионовна, Прасковья Герасимовна, Ермил Еремеевич, Самоил Еремеевич, Агап Еремеевич, Киприян Семёнович, Лука Сосипатрович…
Сказочный уголок на земле, Уймонская долина приманила к себе староверов. Жили они здесь своими порядками, по собственным неписаным законам, умели уважать и законы алтайцев, которые задолго до староверов обосновались здесь и жили, не нарушая природного равновесия, разумно хозяйничая на этой земле. Староверы бы сказали: «Больше глаз у природы не брали».
Старики вспоминают: «В полноводных реках, озёрах, небольших ручьях и речушках рыбы было столько много, что её ловили волосяными силками, руками и даже ситом. Отпрудишь от речки канавку и бери сколько надо, прямо руками».
Староверы, как и алтайцы, с большим уважением и даже трепетом относятся к воде, хотя культа жертвоприношения в их религиозных верованиях никогда не было. Сама вода считается святой. Вода, по их вере, святее огня. Купание для староверов символ второго рождения, возвращение к изначальной чистоте.
Вода — Господа Бога слёзы. С Рождества Христова до Крещения вода не святится. В это время нельзя ни стирать, ни полоскать в речке, Исус Христос освятится (окрестится) 19 января, и вода освятится. Кто в это время стирает или полощет в реке, тот грешит. Если кто-то внизу (по течению) воды попьёт, то грех будет на том, кто полоскал. В другое время если вода через три камешка протечёт, то станет снова чистой.
Староверы и сейчас, даже в лютый мороз, бельё полощут в проточной воде, иначе оно «будет поганым», а в реке смывается с белья горе, злосчастье, болезни, худоба. В речке святят посуду, моют её с песочком и молитвой, если вдруг из этой посуды поел человек другой веры, то есть «обмирщил» её.
После наступления темноты нельзя было брать воду ни из речек, ни из колодцев, не попросив у воды прощения и не объяснив причины, почему вы пришли по воду поздно.
Вода использовалась для лечения, и наделяли её с давних пор целительными свойствами. Тяжело на сердце – шли на речку и, приговаривая заговор, умывались водичкой:
Царица-водица, матушка-водица,
Ты умываешь берега, каменья, коренья,
Умой и раба Божьего,
Избавь его от тоски, кручины,
Злой причины, чтоб цвёл и пел,
Смеялся, ел, травянушкой не высыхал,
Всё плохое забывал.
В деревне знают ключики, где лечат глаза. Промоешь глаза из ключика, просветлеют они, и рези не станет.
Заря, заря ясна,
Возьми глаза красны,
Дай мне очи ясны.
Староверы хорошо понимали, что от того, в каком состоянии находятся колодцы, реки, ручьи, родники, зависит их здоровье. В давние времена никому и в голову не пришло бы вывезти мусор или навоз на берег реки.
Строго осуждались хозяйки, которые воду после стирки или просто грязную воду выливали в реку. Старики говорили: «Наши отцы так не делали и нам не велели». Малым детям наказывали: «Не пакости, береги воду». Стращали: «Не мочись в воду, а то мать умрёт. В воду нельзя кидать камни, вода – Христовы слёзы. На том свете будешь зубами их из кипящей воды вытаскивать».
Старики вспоминают: «Надзору не было, а воду берегли. Сами мужики чистили русла рек, прокапывали канавы» и сетуют: «Губим природу, не бережём. Как дальше жить будем? Воздух-то давно лёгкий был, хворали меньше, по 100 и боле годов доживали. Душат ракетами нас, лес гнилой стал, и трава жухнет. Вот и хиреем, дети каки слабы стали».
А если мы и дальше будем так хозяйствовать, то вряд ли мы и наши дети и внуки чистенькой водички попьём: на поля неразумно удобрения валим, тяжёлые тракторы, машины загрязняют русла рек отходами нефтепродуктов, уже и рыба из речки соляркой пахнет. Да и не остаётся её, рыбы-то. Вырубили безжалостно лес, а без него ручьи и ключики высыхают. Гравий гребём-гребём из речки, не задумываясь – а как ей, ведь она живая. Как она откликнется на это? Чем ответит нам?
Старики рассказывают притчу: «Богато стали люди жить. Спят на золоте, едят на золоте. Всего много. И одного только нет – воды нет. Обезумели от жажды люди. Бегут-бегут, уж почти добежали, река впереди. Подбежали близко, а это не речка блестит – это золото сверкает. Долго они так бежали, но не добыли водички. Всё своё золото отдали бы они за один глоток воды».
У староверов много духовных стихов, которые до самой души достают, слушаешь их — и слёзы «неморща» (то есть непроизвольно) текут и очищают душу твою. Есть и про родник. Простые, идущие от сердца слова:
«Если глаза затуманились влагой -
Из родника похлещи на глаза,
Можешь поплакать, спокойно поплакать,
Кто разберёт: где вода, где слеза?»
Воздух в Уймонской долине тоже особенный: окружена же со всех сторон горами, наверху которых снеговые шапки белков, поросшие кедрачом, ельником, березняком и, конечно, красавицей лиственницей. А черёмуха? А травы? Отсутствие промышленности, малая загазованность.
По славянским представлениям, воздух – один из четырёх первоэлементов космоса. В народных традициях старообрядцев воздух и ветер неразделимы. Болезни и порча, считали они, идут тоже через воздух — «по ветру пускают болезни».
Существуют в деревне такие поверья: нельзя на младенца смотреть сверху; невесте за две недели до свадьбы нельзя появляться на улице; женщина-роженица, особенно в последние месяцы беременности, как можно меньше должна быть на улице, на людях; шесть недель нельзя сушить пелёнки на ветру.
В народе эти болезни называют «уроки». Говорили о человеке или о животном: «Лечить его от уроков надо». Лечили заболевших заговорами, «шепотами». Обычно на заре – утренней или вечерней: «Как заря-заряница уйдёт, так и у моей коровушки болезнь уйдёт».
Наговор для успокоения ребёнка: «Заря-заряница, красная девица, утренняя заря Марья, вечерняя Дарья, приди, сна принеси, бессонницу возьми».
От зубной боли: «Млад месяц! Тебе золотые рога, мне, рабу Божьему (имя), - доброго здоровья зубам и всему телу».
Дерево староверы тоже наделяли целительной силой. «Рябина, рябина, вылечи мои зубы, а не вылечишь – всю тебя изгрызу» — так лечили зубы в Уймоне. Наука подтверждает, что в рябине есть особые дубильные вещества, которые благотворно влияют на зубы и дёсны.
Учёные утверждают, что травы уймонские обладают чудодейственной силой. Только надо знать, какая трава от какой болезни, в какое время её надо сорвать, как высушить, как принимать. Заготавливать травы можно было не всем, обычно это делали пожилые женщины.
Уймонцы жили одним миром с природой и понимали, что их благополучие будет зависеть от того, какой она будет. Разрушать, губить природу староверы, как и алтайцы, не смели. От бестолкового, неразумного отношения к природе их сдерживало слово «грех».
В деревне было не принято рвать цветы и травы без пользы, приносить охапки и букеты цветов домой. Мало того, это считалось ещё и вредным. Осуждали тех, кто ломал черёмуху – либо цветущую, либо с ягодами.
«Если кто-то убьёт тетёрку не ко времени, то шибко люди его ругают и вся деревня знает: он убил тетёрку. Что толку козла весной убивать, он тощий, худой, и сам не поешь, и скотину угробишь».
«До Петрова дня (12 июня) никто не ходил за ягодой. В Петров день все шли в лес, но без котелочков. Можно в этот день только было поесть её. Позже можно было и впрок запасать».
Уймонцы вплоть до колхозов (а они появились в 1930-х годах) жили общинами. В деревне общинное было не только пользование землёй. Как и в древности, самые важные дела решались всеми членами общины, но решающее слово принадлежало наставнику, он и руководил жизнью общины.
Крепко берегли веру «стариковские», больше всего боялись «обмирщиться». Церковь не признавали, а молились в молебном доме, во главе которого тоже стоял наставник. «Щепоть» (троеперстие) не признавали, молились двумя перстами. В молении обязательны земные поклоны. Для земных поклонов имели четырёхугольный коврик - «подрушник», на который при молении опирались руками. Старообрядцы никогда не молились без лестовки: она как свидетель того, что ты молишься.
«Лестовка старообрядческого типа, состоящая из холщового ремешка, к сшитым концам которого прикреплены четыре кожаные или холщовые, обшитые кожей лопасти: внутренняя и нижняя пара – четырёхугольная, верхняя и наружная – треугольная; ремешок сплошь усажен холщовыми валиками – «бабушками», служащими для счёта молитв и поклонов, более мелкие бабушки, которых всего 109 штук, разделяются на три части 20 + 33 + 54 двумя толстыми бабушками. Шьют их обычно благословлённые старухи (те же, что шьют смертное платье)» (Бухтарминские старообрядцы (1830). Изд. АН СССР).
С глубоким почитанием люди стариковской веры относились к иконе. Несмотря на все тяготы и лишения, старообрядцы сохранили иконы дониконовского письма. Передавали их из поколения в поколение, пряча от чужих глаз. Особое почитание иконы выражалось уже в том, что вошедший в дом, прежде чем поздороваться с хозяевами, должен был поклониться образам и помолиться. Грешно было вставать вечером к иконам тем, кто днём злился или завидовал.
Перед большими праздниками иконы приносили либо к наставнику, либо к человеку из общины, благословлённому на святое дело, мытьё икон. А тот замачивал иконки в воде на несколько часов, а потом долго и тщательно чистил их гашеной известью или квасной гущей. После этого воду выливали, причём обязательно в речку. Иконка святая — и речка святая.
Сохранилось у староверов и так называемое «скитское покаяние», при котором все верующие, читая молитвы, каются в своих грехах: «Ослаби, остави, отпусти, Боже, наши прегрешения вольные и невольные…».
Одним из таинств у стариковских является крещение детей. Считается, что покрестить дитя надо обязательно. Крепко верят, что некрещёного ребёнка нельзя оставлять без присмотра даже на минуту. Крестили дитя в деревянной, непременно чистой, а не поганой шаечке (деревянной кадушке), или даже в проруби. Наставник окунает дитя в воду с головой три раза, читает молитву; зажмёт ребёночку ушки и носик — и с головкой его в купель, а потом передаёт его крёстному в руки, на полотенце. Надевают на ребёночка крестик и подвязывают поясочком. Обряд считался целительным: если окрестят ребёнка, то он будет здоровее и спокойнее, а если окрестится взрослый, то с него снимались все грехи.
Во времена советской власти за крещение детей и моление наставника и родителей сурово наказывали. Поэтому даже в лютые морозы крестили глубокой ночью, тайно. Если на речке – то оттолкнут льдинки от берега и куряют в водичку. «Ни один не захворал, - вспоминают староверы. – Развернёшь одеялко, а младенец розовенький, посапывает».
Староверы знают, что великий грех переходить из своей веры в другую, то есть перекреститься. Веру переменить – не рубашку переодеть. В свою же общину достойного человека они примут обязательно: нельзя человека от себя отталкивать.
Старообрядчество имело крепкие семейные устои, поддерживаемые и укрепляемые всей сутью общинной жизни крестьянина. В большой семье, где иногда насчитывалось по 18–20 человек, всё строилось по принципу старшинства. Во главе большой семьи стоял мужчина — большак.
Авторитет отца в семье был непререкаем. Отец за столом сидел под образами, и чтили его в семье как Бога. «Как Бог до людей, так отец до детей». Авторитет главы семейства держался не на страхе, а на совести членов семьи. Для поддержания такого авторитета нужно было уважение, которое заслуживалось личным примером, трудолюбием, добротой.
Отцу помогала хозяйка – большуха. Бывало и так, что в семье верховодили женщины. Если женщина разумна, то был порядок и в семье, и в хозяйстве, а если нет, то говорили: «Когда жена верховодит, то муж по соседям ходит». «Добрая-то жена дом соберёт, а худая рукавом растрясёт». «Мир в семье женой держится».
Была внутренняя дисциплина, страха наказания не было. Грубить было неудобно, отказаться сделать что-то – тоже. «В семье лад – так и в закромах клад».
И всё-таки дом держался на женщине. «Баня веничком метётся, дом хозяюшкой ведётся». «Без жены мужчина, что вода без плотины».
От женщины в доме шло тепло, доброта, уют. Мать в доме окружали особым почтением и любовью. «Никогда она не ругалась, и дети ей слова поперёк не говаривали. А бывало, кто-то неловко скажет – она весь день проплачет и ничего не говорит, а вся семья смотрит и переживает, и все просят у неё прощения. Ну как после этого грубое слово сказать, «позубатить»!
«Воспитывала нас мать в строгости, но с доброго слова. А мы ей поперёк слова не говаривали. Промолчим лучше. Мамонька и невесток только по отчеству называла. Всех мама жалела, привечала. Мягким имечком называла».
«Есть много слёз на свете. Но нет дороже и горячее материнских слёз. Всё, что ты плохо сделал для матери, не приходит сразу к тебе. Проходит сначала по жизни. Те же обиды к тебе вернутся. Недолго, коротко – и к тебе это придёт. Заручаешь ведь вперёд к себе». Так вспоминают уже и сами пожилые люди своих матерей.
«Материнска-то ладонь высоко подниматся, да не больно бьёт».
«Материнская молитва со дна моря достанет».
«Жена - для совета, тёща- для привета, да нет милей родной мамоньки».
Большой и непростимый грех – обидеть мать. «За отца отмолишься, а за мать поплатишься».
Почитали в семьях не только своих родителей, но и родителей мужа и жены. Уважительно называли их тятенька и маменька. На вопрос: «Почему так уважали мать мужа (свекровь) ответят: «Да ты чо, мила моя, муж-то будет больше любить. Ведь ему и тебя, и её жалко. Вот и будет метаться между вами, как между двумя огнями».
Из сочинения Коли Бочкарёва: «Как говорит мой папа, раньше даже грубого слова нельзя было говорить родителям. С матерью и отцом никогда не огрызались. Всегда прислушивались к их советам. А бывало, если папа нагрубит своей маме (моей бабушке), то тихонько подойдёт к ней и скажет: «Прости меня, маменька». Она обнимет его, поцелует и ничего не скажет. Это был знак примирения и согласия».
Тамара Захарова записала воспоминания своей прабабушки Вассы Евстигнеевны Альковой (1914 года рождения): «Мы сидим с моей прабабушкой в маленькой избушке, где всё чисто, прибрано и так уютно. Я смотрю на это старенькое доброе лицо, на эти морщинистые руки, которые трудились всю жизнь, не зная отдыха. Кто её, мою добрую бабушку, воспитал такой нежной, работящей, любящей? Я начинаю спрашивать, как она жила раньше, и у неё на глазах появляются слёзы.
Она пережила гражданскую войну, во время которой красные расстреляли её отца и брата со словами: «Я тебя ни за что убиваю, только за хлеб-соль». У матери осталось 13 детей. Пережила и коллективизацию, и Великую Отечественную войну.
Рассказала бабушка о пережитом, а потом тихо-тихо произнесла: «Да, доченька, раньше трудно жилось. Всё сами, всё своими руками добывали. А вы сейчас на родителей всё сваливаете. Их надо на руках носить. Они самое дорогое, что есть у вас в жизни».
Не было в те годы брошенных детей. Про дома престарелых в деревне тоже не слыхивали. Об одиноких стариках-бобылях заботилась вся община.
В семьях, где зачастую жило по три поколения и больше, всё держалось на трудолюбии и уважении к старшим, отсутствии эгоизма. Если кто перечил, гру-бил старикам, того считали глуповатым.
Старик в нормальной семье не чувствовал себя обузой, не страдал от скуки. Всегда у него имелось дело: он нужен был каждому по отдельности и всем вместе.
«Старый ворон мимо не каркнет».
«Молодость крепка плечами, а старость головой».
Считали, что никогда нельзя говорить слово «устала», «устал», мол, к себе усталость притягиваешь.
«Мама у нас 96 годков прожила, совсем маленько и «полежала», а до того всегда на ногах была. Огород полола, в ограде косила, согнулась вся, а работала. Пол мыла и посмеивалась: «Хорошо, не надо сгибаться».
Редко они на жизнь жалуются. Не будем же мы сердиться, что закончилось лето, а пришла осень. Так и они: старенькие, немощные, но не потерявшие силу духа, бесконечной доброты и любви к людям, тихонько скажут: «Отходили мои ноженьки по торной дороженьке, отглядели мои глазоньки на окошки-мазанки». Посидят, помолчат, да и вымолвят: «Думал-думал – жить нельзя, а раздумался – можно». Прожили они нелёгкую жизнь. Зайдёшь, бывало, избушка совсем заваливается. Думаешь: хоть бы не придавило её. А она говорит: «Я ведь, мила моя, хорошо живу-то: избушка у меня хоть худенькая, да своя, дожжом не мочит, огнём не жжёт. Своя-то избушка - мила подружка».
В наши дни дома престарелых переполнены, а совсем небедные дети бросают стариков снова и снова. Греха они не боятся, совесть к коже не пришьёшь. Вот и живут так.
Почему мы так со старыми? Ведь мы-то ещё хуже будем. А они, старики, размышляют: «Почему когда состарится человек, его не в доме держат, а в избушечке рядом? Ведь ни одна мать не выпихнет своего дитя в избушку. Если бы у детей болело сердце за родителей так, как у них болит за детей, конца света бы не было».
Хозяйство умелую руку любит. У старожилов Уймонской долины лень была не в почёте. Закон крестьянской семьи: грех в будний день садиться за стол, не доработавшись до пота. Старики наставляли: «Держись за соху – она кормилица».
Бывало, спрашивали друг у друга: «Щепки жечь будете?» Это о молодежных посиделках. Щипали лучинку, жгли её на шестке, и при её свете молодёжь собиралась на посиделки. И попоют, и попляшут, и весёлую историю расскажут, и жениха или невесту присмотрят. Руки тоже не были в праздности: девушки пряли, шили, вышивали, парни – мастерили домашнюю утварь, упряжь для лошадей.
Условия жизни диктовали людям необходимость постоянного труда, заботы о хозяйстве.
«Где работают – там густо, а у ленивого дома пусто».
«Кто спит весной – тот плачет зимой».
«У ленивого Емели – семь воскресений на неделе».
«Дерево познается по плоду, а человек по делу».
Так нет-нет, да и скажут староверы.
Добрые родители детям оставляли заповеди, своим трудом воспитывали.
«В праздники можно работать, только попроси Господа Бога, скажи: «Господи прости, Господи помоги мне, некогда мне совсем». Только вот уж в праздники да в воскресенье – поганое не делай (не мой, не стирай), на это тебе вся неделя дадена. В труде греха нет. Бог любит труд. Проси у Господа Бога только без чего не обойтись. Бывает, скажу: «Господи, помоги мне дрова приготовить» - поможет. Ведь не буду я просить у него новое платье».
«Надо самим трудиться, и дети чтобы трудились. За подол ещё мамкин держится, а уже чтобы титьку коровью тянула. Парнишку с молодых лет на лошадь садить и не пугаться, что убьётся. Мужиком чтобы себя чувствовал.
Не во власти надо искать, а в себе. У староверов как? – какая бы власть ни была, если по-Божески – не надо осуждать власть. Жить надо самим по велению Господа Бога, по совести. Думаете, кого Господь не любит? Унылого и ленивого, а потому и бедного».
«У каждого разный характер. Некоторые не умеют высказать своё мнение, а сделают по совести, а некоторые говорят, да сделают не по совести». «Большой говорун – плохой работун».
Верность данному слову, трепетное отношение к правде отличали староверов и богатых и бедных. Недаром народ сохранил столько поговорок, пословиц о правде и лжи.
«Клевета что уголь, не обожжёт - так замарает».
«Кривая дорога всегда к болоту приведёт».
«Будешь лукавить – так чёрт задавит».
Правдивый человек всегда надёжен, ему скажут с уважением: «Ты на правде стоишь, трудно тебе – да терпи-стой, не вертись».
В семьях было заведено: без благословения родителей не женились и не выходили замуж. Парней сводили в 17-18 лет, а девушек в 14-15. По понятиям старообрядцев, в 18 лет девка считалась перестаркой. Сводил молодых наставник, и разводиться было нельзя.
Повторные браки в семьях староверов не приветствовались. Про второе замужество скажут: «Первое замужество не скрасило, второе не вызолотило». Ещё до свадьбы девушкам внушали: береги свово мужа, чужому-то будешь ноги мыть и эту воду пить. «Чужа шуба – не одёжа, чужой муж – не надёжа».
В семьях очень серьёзно относились к женитьбе сына. Родные жениха собирались на совет и смотрели: какая невеста «по породе», удалая ли в работе. За внешней красотой не гнались. «Глаза бирюза, а в душе сажа». «Красавица без ума что кошелёк без денег».
Парням наказывали: выглядывай жену не из двери, а с колыбели. «Бери пашню ближнюю, а жену дальнюю». «Свадьба скорая что вода полая».
Старались в семью взять спокойную, ласковую невесту, пусть даже небогатую. «Не с богатством жить, а с человеком». «В чужую жену чёрт ложку мёда подложил».
«У нас тётушка была, мамина сестра, бедно шибко они жили. Землю-то тогда только на мужиков давали. Тётке Ульяне было в то время 14 годков. Приехал её сватать Максимовский (Максимом отца у них звали). Богатые люди в деревне были. Стали они Ульяну сватать, не посмотрели, что бедна невеста. Навезли в Ульянин дом товару всякого: сапоги, полушалки, касавеечки.
Тётка Ульяна молоденька была, а муж на 10 годков постарше. Ну и забегал. Придёт поздно, постучит тихонечко в окошко и скажет: «Уленька, открой». Она и откроет. А один раз не Уленька, а отец поднялся, свёкор. Шепнул Уле: «Не ходи», а сам к двери, да и открыл сыну, схватил его за волосы, да как давай палкой по спине молотить. Мать тоже поднялась, смотрит и говорит: «А я подсоблю».
«За хорошей головой жена молодеет, а за плохой как земля чернеет».
Невеста приходила в семью мужа, где кроме неё было 5 – 6 снох, свекровь, свёкор. Нельзя было выносить сор из избы. «Узнал сосед – узнал весь свет». Всё надо было решать под одной крышей, а если между мужем и женой – то под одной шубой. «Муж-то с женой если бранятся, то под одной шубой ложатся».
Если старик-хозяин заметит, что не шибко ласков муж к жене, то где-нибудь во дворе, при работе, словно невзначай вымолвит: «У плохого-то мужа жена всегда дура. Жена мужу не прислуга, а подруга».
«От законного мужа нельзя таиться, чёрно-бело – всё с мужем оговаривать надо. Беречь мужа надо. К нему надо примениться, иметь ласкоту и уважение. Как ты его дома поставишь, так и в семье, и в деревне с ним будут считаться. Муж тоже должен беречь жену. Если в семье мир и покой, то и дети к отцу-матери прилегать будут, не отодвинутся. В доброй семье и о хорошем и о плохом поговоришь».
Жён в семье называли ночными кукушками. На замечание: «Ночна-то кукушка всё одно перекукует» - ответят: «Перекукует-то перекукует, да справедливо куковать надо».
«Железо не уваришь, злой жены не уговоришь».
«Лучше хлеб есть с водой, чем жить со злой женой».
«Назло мужу сяду в лужу».
«На чём держалась семья? Семья как дерево. На чём ветки держатся? На корню. От корня всё. Грех в семье ругаться, стыд старшим перечить. Чужих ли, своих ли обидишь — надо проститься, сказать: «Шибко я тебе вредного сделал, так прости меня ради Христа». И ребятишки слушались, потому что на них один хозяин был. Если отца лучше понимали, то отца слушали, если мать – то мать. А чаще бывало, что дорого для детей слово и матери и отца было».
Про мать, у которой выросла сварливая дочь, замечали: «Видно, мать свою лаяла, вот и возвернулось».
«Я тяжёлую жизнь прожила, всю жизнь одна. Муж у меня был, но пил, бегал, дрался. Ушла я от него. Сейчас-то я знаю, больше сама виновата. Слова ему не спускала. Где бы промолчать, протерпеть. Так где там, горяча шибко была. Про меня мама говорила: «Ты голима баушка Лепистинья, вспылишь сразу».
«Добрая жена что камень драгоценный».
«Не та счастлива, что у отца, а та, что у мужа».
«Ласковое слово самому ничего не стоит, а другому много даёт».
Чадородие является благословением Божиим и счастьем для родителей. Сколько бы детей в семье ни было, как бы тяжело ни жилось, а родные, близкие, соседи, да и вся деревня радовались появлению младенца. В больших семьях, где часто было по 5–6 невесток, случалось и по 2–3 дитя в одном году. В зыбке, подвешенной на матице, бывало, качались и дядя, и племянник. Клали детей в зыбку «валетом».
Женщины стремились как можно дольше кормить ребёночка грудью, но тяжёлый бесконечный крестьянский труд заставлял рано прикармливать детей. Кормили из коровьего рожка молочком, топлёным в русской печке у загнетки. Обычно возле дитя были бабушка или дедушка, дитё им «на руки падало».
С самых первых дней жизни любовь окружала маленького человека. «Любит шанюшка мазанье, а головушка глаженье». Поглаживали дитятку по головке и приговаривали: «Мальчик очень маленький, мальчик очень славненький, дорогая деточка, золотая веточка, трепетные рученьки к голове закинуты в две широких стороны, словно крылья вскинуты. Дорогая деточка, золотая веточка».
Доглядывала за дитём вся большая семья, не разбирая, чей это ребёнок. «Не от еды дитя растёт, а от ласки». Его поглаживали, играли с ним в «чи-чи-чи сорока», потряхивали ножки, ручки, нежно тискали. Вот он уже и ползает по избе, делает дыбки, сам играет в ладушки, радуя и веселя всю семью. Глянь-ка – а он уже вокруг лавок пошёл. Ребятишки постарше играют с ним в прятки, учат его говорить, разучивают стишок или песенку. Вот он уже и сам выговаривает»: «Кисонька-мурлысонька, где была? На столбике. Где столбик? Водой унесло. Где вода? Быки выпили. Где быки? На гору ушли. Где гора? Черви выточили. А черви где? Гуси выклевали. Гуси где? В тальники ушли. А тальники где? Девки выломали. А девки где? Замуж ушли. А мужья-то где? На войну ушли. А война-то где? Посередь холмов».
Игрушки детям делали сами: высушат гусиные горлышки, положат туда мелкие камешки либо горох, вот и готова погремушка. Надували бычий пузырь с горошинами внутри, раскрашивали его – весёлая, шумная получалась игрушка. Шили кукол, наряжали их, вот только нельзя было таким куклам рисовать лицо, у них не должно быть ни рук, ни ног. По поверью, если вдруг кукла с ногами и руками попадёт под веник, то ночью домовой кого-нибудь задавит.
Встало дитя на ножки и, подражая взрослым, начинает выполнять несложные домашние работы, подражая то отцу, то деду, то старшим братьям. А девчонки крутились возле матери, старших сестёр и невесток.
Всю весну, лето, осень они были со старшими на пашне, на покосе, собирали грибы, ягоды, радовались солнышку, зелёной травке.
Староверы постоянно заботились, чтобы их дети были грамотными. Детей воспитывала не только семья, но и вся община. Родители дорожили мнением деревни. «Хочешь узнать про детей — так спроси у людей». Достаточно было кому-то из пожилых сказать: «Мария, у тебя Ванятка с народом не здоровается» — мать не будет защищать дитя, а строго спросит у него, почему он неуважителен с людьми.
Крайне неприличным считалось не поздороваться даже с малознакомым человеком, а поздоровавшись, надо было остановиться, даже если тебе совсем некогда, и непременно побеседовать, пошутить.
«Гни дерево, пока гнётся, учи дитя, пока слушается».
«Дитятко что тесто, как замесишь, так и вырастет».
«Кто детям потакает, тот в старости слёзы проливает».
Родителям в «Слове из притчи о воспитании детей» (сборник для домашнего чтения, поучения Святых) наказывалось: «Наказывайте смолоду детей своих. Любящий сына своего палки для него не пожалеет. Наказывайте его в юности, чтобы он принёс тебе покой в старости. Если же смолоду его не накажешь, то ожесточится и не покорится».
Физические наказания не приветствовались в семьях староверов. «Воспитывай дитя не кнутом, а стыдом». Кто-то из старших брал прутик или лестовочку и говорил: «Господи Исусе» - и все по местам, не слышно и не видно.
Если родители не могли справиться с воспитанием сына или дочери, что бывало крайне редко, то говорили: «Пойду к дедке Ивану помочи просить». Чаще всего этих слов было достаточно, чтобы молодой человек подумал о своём поведении и начинал вести себя правильно. А если уж дедко Иван с ним разговаривал, то было ясно, что он дошёл до края.
В семьях старались ладить друг с другом, уважать и почитать старших, помогать младшим. Нельзя было ссориться по пустякам. Старики наказывали: «Не разжигай. Туши, пока не разгорелось. Глупые друг друга губят да потопляют, умные друг друга любят да пособляют».
Подражание старшим считалось хорошим тоном. Поступки матери – выкройка для дочери. Матери наказывали дочерям и невесткам: странного прими, голодного накорми, в печали разговори.
А те скажут: «А если нечем?» - «Хлеба дай» – «А хлеба нету?» - «Кваса дай» - «А кваса нету?» - «Водой да приветь».
К приёму гостей готовились как к великому празднику, встречали их по всем обычаям старинного гостеприимства, с радостью и ласкою.
Вплоть до 1960-х годов воровства в деревне не было. Сети сушили на берегу, лодки там же бросали открытыми. Избы никогда не запирались: подставят к двери палочку или табуретку – значит хозяина нет дома. И алтайцы, и староверы считали за грех взять чужое. Исследователь В.Вербицкий так писал об алтайцах: «Если забудешь какую-либо вещь или деньги у алтайцев, они будут гоняться за тобой сотни километров, чтобы отдать тебе забытую вещь».
Староверы знали: «Возьмёшь чужу иголку – потеряешь свою корову». «Лучше малые крохи с тихостью, чем большие куски с лихостью». «Заработанное ломом лучше краденого каравая». «Краюшка хлеба да ковш воды – совесть спокойна и не ждёшь беды». «Краденый поросёнок в ушах визжит».
Если они потеряли какую-то вещь или скотину, то скажут: «Бог дал – Бог взял». «Нашёл – не радуйся, потерял – не горюй». «Близко не клади, да вора в грех не вводи».
Случалось и так: тот, кто брал чужую вещь, через неделю приносил её обратно хозяину и униженно просил принять её назад, смущаясь и горюя о потерянной чести. В деревне по этому поводу рассуждали так: «знатки» люди были. А «знатки» заговор выговаривали, да не один. «Запнись, упади, урони, подними, обратно верни».
А вот если человек совсем заворовался, «уёму не знает», собирались старики и решали, что же с ним делать. Старики – это самые уважаемые и достойные люди в деревне, которые строго хранили веру, обычаи, традиции и порядок в деревне. Чаще всего старики назначали за воровство «лёгкое» наказание. В субботу воришку разложат на лавке и выпорют прутом. Если не помогало, давали в руки краденое и водили по всей деревне. Водили и кричали: «Купи товар! Купи товар!» Вся деревня выходила и с укором смотрела на товар и на вора.
Случалось, давали «отпорну». Вся община собиралась вместе и решали судьбу провинившегося. Один за одним вставали с места общинники и произносили: «Я от него отпираюсь». Вор должен был уйти из деревни. А куда он пойдёт? Кругом алтайцы или староверы, у которых воровство не в чести.
Боялись в деревне худой славы. Приговаривали детям да внукам: «Не позорь фамилию. Про тебя славу в деревне пустят, на улицу из-за стыда не выйдешь».
«Воровать никто не воровал, был страшный грех. Однажды мы с девчонками забрались в колхозный огород. По 1–2 огурца сорвали да в подол их. Анна с нами была, а у неё бабушка Аксинья. Пришла Анна домой, принесла огурцы и говорит баушке: «Мы огурцы-то из лунок с молитвой брали». А та опоясочку взяла да Анну-то и отпаздирала. И всех нас заставили огурцы обратно на грядки унести. Бывало, и надерут. Обутки-то подвязывали подвязками, выдернет дед подвязки да и надерёт. Скажет: «Я тебя подтованю этими подвязками».
«Без рук, без ног – калека, а без совести – полчеловека».
«Сколько вору не воровать, а ответа не миновать».
Спеть похабную частушку, произнести скверное слово – значило опозорить себя и свою семью. Про такого человека презрительно говорили: «С этими же устами да за стол сядет».
Частушки староверы узнали в начале ХХ века, когда пришли в долину поздние переселенцы. Ещё подростком была Екатерина Савельевна, и услышала же она от старших подруг такую частушку: «Я пойду по лебеду, поймаю лебедёночка, у какой-нибудь разини отобью милёночка».
Тятенька Савелий её так наказал, как никогда до этого не наказывал. Он понимал, что сегодня частушка, а завтра – дальше, больше пойдёт. А ведь ему отвечать за дочку и перед Богом, и перед людьми.
Про того, кто курит табак, аккуратные в выражениях скажут так: «Кто курит табак, тот хуже собак». Тем, кто курит табак, нельзя было вставать к святой иконе. Хмельного тоже было нельзя. Если человек умер пьяным, считали, что он самоубийца. Даже на кладбище его хоронили отдельно.
За пьянки и драки наказывал наставник. Напился, подрался – отмаливай сорок лестовок. Сорок лестовок умножить на сорок бабушек – 1600 земных поклонов. Во второй раз грешить неохота, да и Бога побаивались.
«Родить – трудно, научить добру – ещё труднее».
«Вот такой порядок был у нас, как у пчёлок. В своей-то семье ведь они не ссорятся, это уж если кто прилетит к ним чужой, так уж тогда они налетают».
По рассказам старожилов, жил в Уймонской долине Калистрат Железнов с пятью сыновьями. Железновы были людьми умелыми, работящими, но больше всех выделялся Филарет. Был он хорошим плотником.
Шли годы. Видя вокруг себя измену старой вере – табак стали курить, выпивать не по времени, сквернословить, - Филарет решил уйти из долины и отмаливать грехи вероотступников. Поднялся он на высокую гору, построил себе скромную келью и стал там жить в полном уединении. Пищу ему приносили родственники и те, кто был с ним в одной вере. Филарет предупреждал: если оставят люди старую веру, то уйдёт из мира последняя любовь и люди начнут уничтожать друг друга. Друг друга будут есть, а последний останется – сам себя съест.
А как ушёл Филарет из мира, Филаретова гора, при жизни названная его именем, ещё больше обросла лесом, цветами и лекарственными травами. Как видно, снизошла на гору с высоких небес Божья Благодать, и как выпадет старинный праздник – народ на Филаретку идёт, поклониться памяти старца и вознести свои молитвы Всевышнему.
Идёт время. Многое изменилось. Старики размышляя о теперешнем времени, скажут: «Не вини людей, а вини время».
На вопрос: «Отчего все наши беды?» - они отвечают: «Дак ведь мы на каком коне теперь ездим? – на вороном» - «А какие кони были в прежние времена?» - «Сперва был белый конь, потом красный, а уж только теперь чёрный…» - «Почему же мы так плохо едем?» - «Дак ведь конь-то без узды, вот и едет куда попало…»
«Любовь в сердце у людей жила. А сейчас мрачности много. Люди мрачные. Живут все хорошо, а помрачнело всё от беззакония. Давно босиком ходили, а весёлые были. А сейчас к кому в дом ни зайди – всё телевизор смотрят. Даже если и мать придёт – на неё внимания не обращают, всё одно телевизор смотрят. А ведь нам давно наказывали: «Держи себя как человек».
В 1913 году А.Новосёлов, один из исследователей Горного Алтая, так написал в своем «Отчёте о поездке на Алтай»: «Интересный край, самобытный край! Жизнь вырвала кусок старой Руси и забросила его за каменную стену к подножию снеговых вершин. И за этой стеной старина держалась до последних дней. Но волны новейшей культуры побороли преграду. Алтайская старая Русь умирает, вырождается, и нужно спешить со всесторонним её изучением».
Но корни дерева не засохли, и дерево прорастёт новыми корнями. Просто верить в это надо крепко и не лениться, не уставать собирать цветы с этого чудесного луга. И возродить нравственные основы: любовь к труду, к природе, уважение к старшим, стремление к прекрасному, любовь к своей земле.
Раиса КУЧУГАНОВА, с. Верх-Уймон.
Из книги «Где воды Катуни и Коксы слились», 2007 г.
Официальный сайт МО "Усть-Коксинский район" Республики Алтай
Официальный сайт Правительства Республики Алтай